О МУРОЧКЕ
Кто читает своим детям сказки Корнея Чуковского,
тот помнит стихи о Мурочке. Предлагаю, то что написано Чуковским
о Мурочке в его дневниках.
7 мая 1930. …Мне даже дико писать эти строки: у
Муры уже пропал левый глаз, а правый - едва ли спасется. Ножка ее,
кажется, тоже погибла.
12 мая. Копылов говорит, что у Муры нога заживает.
“Если все пойдет хорошо, мы через две недели снимем гипс - и знатно
прогреем твою ногу на солнышке”.
25 мая. Мура вчера была в самом веселом настроении:
я читал ей Шиллера “Вильгельм Тель”, и ее насмешила ремарка: “барон,
умирающий в креслах.”
6 сентября. Мура в полудреме - лежит у балкона
(погода пасмурная) и молчит. Изредка скажет: “Совсем ленинградский
шум” (это очень верно, Севастополь шумит трамваями, авто, - совсем
как Питер).
7 сентября. В Алупке. Ехали из Севастопаля с невероятными
трудностями. Накануне подрядили авто на 9 час. утра. Мура проснулась
с ужасной болью. Температура (с утра!) 39. Боль такая, что она плачет
при малейшем сотрясении пола в гостинице. Как же ее везти?!... боль
у Муры дошла до предела. Так болела у нее пятка, что она схватилась
за меня горячей рукой и требовала, чтобы я ей рассказывал или читал
что-нб., чтобы она могла хоть на миг позабыться, я плел ей все,
что приходило в голову... Она забывалась, иногда улыбалась даже,
но стоило мне на минуту задуматься, она кричала: ну! ну! ну! - и
ей казалось, что вся боль из-за моей остановки.
...уложили вещи, Боба вынес Муру на руках - и начался ее страдальческий
путь. Мы трое сели рядом, ее голова у меня на руках, у Бобы - туловище,
у М. Б. ее больная ножка. При каждой выбоине, при каждом камушке,
при каждом повороте Мура кричала, замирая от боли, и ее боль отзывалась
в нас троих таким страданием, что теперь эта изумительно прекрасная
дорога кажется мне самым отвратительным местом, в к-ром я когда-либо
был.
...о как мучилась бедная М. Б. на пороге - мать, стоящая на пороге
операционной, где терзают ее дитя, потом Изергин снял с нее шинку
- и обнаружил, что у нее свищи с двух сторон.
11 сентября. Алупка. Лежит, бедная, безглазая,
с обритой головой на сквозняке в пустой комнате, и тоскует смертельной
тоской. Вчера ей сделали три укола в рану. Изергин полагает, что
ее рану дорогой загрязнили. Вчера она мне сказала, что все вышло
так, как она и предсказывала в своем дневнике.
12 сентября. Лежит сиротою, на сквозняке в большой
комнате, с зеленым лицом, вся испуганная.... Ей делают по утрам
по три укола в рану - чтобы выпустить гной, это так больно, что
она при одном воспоминании меняется в лице и плачет.
14 сентября. Вчера Муре было лучше... Она повеселела
чуть-чуть.
10 октября. Приготовлениями к Октябрьским торжествам
Мура увлечена очень:
По их почину целый мир
Охвачен пламенем пожара, -
твердит со всей санаторией, но спрашивает меня: “Что такое почин?
Ее остригли.
2 ноября. Был вчера у Муры. Погода теплая. Готовятся
к Октябрьским торжествам. Украинец Ваня Коваленко готовит транспорант
- вырезывает из бумаги буквы:
Всегда вперед
Плечо к плечу
Идем на смену
Ильичу.
Пишет он так: “Рабочие при царе работали целимы днямы и ночамы,
а жили в тьомных подвалах; им не хватало на прожитья, а семьї було
много... Так казнили рабочих за ихну работу.”
20 апреля 1931 г. Вчера у Муры. У нее ужас: заболела
и вторая нога: колено. Температура поднялась. Она теряет в весе.
Ветер на площадке бешенный. Все улетает в прстранство... На этом
ветру лицо Муры сильно обветрилось, ручки покраснели и потрескались.
Она читала мне Лермонтова наизусть.
Июнь. Я читал ей “Труженников моря” - и через 5 дней, перечитывал
ту же страницу, пропустил одну третьестепенную фразу. Она заметила:
- А где же: “он искоса поглядел на него?
2 сентября. Мура вчера вдруг затвердила
Козьму Пруткова:
Если мать или дочь какая
У начальника умрет...
Старается быть веселой - но надежды на выздоровление уже нет никакой.
Туберкулез легких растет. .. Личико стало крошечное, его цвет ужасен
- серая земля. И при этом великолепная память, тонкое понимание
поэзии.
7 сентября. Ужас охватывает меня
порывами... она мне такая родная - всепонимающий друг мой. Может
быть, потому, что у нее столько юмора, смеха - она ведь и вчера
смеялась - над стихами... Ну вот были родители, детей которых суды
приговаривали к смертной казни. Но они узнавали об этом за несколько
дней, потрясение было сильное, но мгновенное, - краткое. А нам выпало
присутствовать при ее четвертовании... (Сегодня ночью я услышал
ее стон, кинулся к ней:
Она: Ничего, ничего, иди спи.)
8 сентября. ...Читает мою “Солнечную”
и улыбается.
Я когда была маленькая, думала, что запретили “Крокодила” так: он
идет будто бы во все места по проволоке - и вдруг стоп, дальше нельзя.
А когда разрешили, он идет по проволоке дальше.
5 ноября. ... Вчера мы получили письмо от Коли:
у Лиды - скарлатина. Никогда не забуду, как М. Б. была потрясена
эти письмом. Стала посередине кухни - седая, раздавленная, - сгорбилась
и протянула руки - как будто за милостыней...
Здесь мы прикованы к постели умирающей Муры и присуждены глядеть
на ее предсмертные боли...
Ночь на 11 ноября. 2.5 часа тому
назад ровно в 11 часов умерла Мурочка. Вчера ночью я дежурил у ее
постели, и она сказала:
- Лег бы... ведь ты устал... ездил в Ялту...
Сегодня она улыбнулась - странно было видеть ее улыбку на таком
измученном лице... Так и не докончила Мура рассказывать мне свой
сон. Лежит ровненькая, серьезная и очень чужая. Но руки изящные,
благородные, одухотворенные. Никогда ни у кого я не видел таких.
13 ноября. Мы постояли и понемногу
поняли, что делать нам здесь нечего, что никакое, даже - самое крошечное
- общение с Мурой уже невозможно - и пошли к Гаспре по чудесной
дороге...
(Рисунок могилы Мурочки с надписью на кресте.)
Мурочка Чуковская
24.II.1920 - 10.IX.1931
22 ноября. Вчера приехали в Москву
- жестким вагоном, нищие, осиротелые, смертельно истерзанные...
Я приезжаю к Дому Правительства... Ждать холодно, пальто у меня
летнее, перчаток нет, я сажусь на чемодан, прямо на панели, на мосту
- и вглядываюсь, вглядываюсь в прохожих. Ее нет. Тоска. Вот я -
старик, так тяжко проработавший всю жизнь, сижу, без теплой одежды,
на мосту, и все плюют и плюют мне в лицо, а вдали высится домина
- неприступно-враждебный и Мурочки нет - я испытал свирепое чувство
тоски.
24 февраля 1932. Москва. Ясное
небо. Звезды. Сегодня день муриного рождения. Ей было бы 12 лет.
Как хорошо я помню зеленовато-нежное стеклянное, петербургское небо
того дня, когда она родилась. Небо 1920 года. Родилась для таких
страданий. Я рад, что не вижу сегодня этого февральского предвесеннего
неба, которое так связанно для меня с этими ее появлениями на свет.
16.01.07
|
